"Умирать второй раз за день - это дурной тон, не так ли? В любом случае, я хамлю этой жизни."
Бредово. Слишком много букв, умозаключений и личных переживаний героини. Не знаю, трагичным не кажется. Аллилуйя, два месяца ленивого труда увенчались хоть чем-то.
Посвящено моим учителям.
4. Череда прощаний
Я попрощалась с Линн, оставляя ей забытье, а себе ее слова. Этого дня я ждала с благоговейным трепетом, это было более осмысленным завершением, нежели окончание школы и института вместе взятых. Все данное этой загадочной девушкой казалось более прикладным, нежели узнанное мной за детство и юность.
Неясные размышления томились в моей голове, мне нужно было разделить их с кем-нибудь, оставалась только Даф. Я шла к ней, потому что больше не знала никого, кто мог бы не только показать свои мысли, но и выслушать мои - моей прежней подруги, к которой я пошла бы за успокоением, Валери, больше не было на этом свете. Я шла мимо ее дома: бессилие вдруг охватило меня цепким коконом, я еле доплелась до качелей и рухнула на их теплое дерево.
Воспоминания не давали вдохнуть.
Старый подъезд, холодный кирпич, колючий плед на плечах и теплые руки поверху. Согревающий взгляд сквозь стекло очков и улыбка. Тогда она снимала симптомы гриппа и нездоровой влюбленности, так ничем и не кончившейся.
Стоп-кадр.
Телефонный звонок в темной комнате, еле пересиливаю себя и тянусь к трубке. Слышу взволнованный голос Валери - какие-то серьезные проблемы с водопроводом, с которыми она не может справиться, отчего ее квартира превращается в маленький макет океана. Пока закипает чайник, собираю инструменты и деньги в сумку, одеваюсь. На входе в квартиру попадаю в грандиозную лужу - это прорвало стояк на кухне. Часа три с небольшим боремся с локальным наводнением, после, усталые, пьем чай и шутим.
Стоп.
Первая встреча, светлая комната, белые халаты, коричневый стол и яркие помидоры. Смело беру один в руки и надкусываю. Необъяснимым образом халат женщины напротив окрашивается в алый. "Ой, простите... Не думала, что эти овощи являются настолько дальнобойным оружием" "Ничего страшного, отстираем. Валерия, кстати, а вас как зовут, первая в истории этого дома девушка-пулеметчик?" Смех. Знакомство. Несколько смен бок о бок. Поддержка. Ощущение уюта и тепла в незнакомом, совершенно чужом месте.
Темнота.
"Знакомьтесь, это моя старшая дочь" - вступление в тесный коллектив, местный вип-клуб, если так можно выразиться.
Вспышка.
Больница, отделение реанимации, писк аппаратов. Валери, теряющаяся в голубых простынях. Совершенно неузнаваемая - ссохшаяся, хрупкая, живая только глазами. Кидаюсь к аппаратам. Неутешительно. Совершенно. Оборачиваюсь. Тающее тепло подрагивающей руки в руке. Не звучит ненужных слов, только взгляд, только ее улыбка - опять успокоительно, опять заставляюще верить. "Валери... дорогая... Валери..." Слеза по ее щеке. Пронзительный писк аппарата. Пульса нет.
Смена декораций.
Непривычно серая комната в доме Валерии, обычно ярком и светлом, цветы, поражающие своим разнообразием, количеством, какофонией запахов и вычурности. Ощутимо впивающиеся в руку шипы бледных желто-зеленых роз не дают уйти в беспамятство. Безвкусный ярко-розовый гроб, совершенно не идущий моей подруге, сама она, не похожая на себя в этой потрепанной одежде, которую надели на ее тело, но все же знакомо спокойная - впервые за несколько месяцев. Ее лицо по-прежнему светлое, правда, несколько отрешенное. Звон разбившейся вазы, внезапно слетевшей со шкафа - ее ли дух здесь, в этой комнате?
Вынос тела. Ничего не значащие слова, охапки цветов и пронзительный запах зимы.
Дробный стук трех горстей земли по крышке гроба. Звонок, срывающийся голос. Появляющийся случайный друг. По-медвежьему широкие объятия. "Не сопливь куртку, мне еще ехать в ней." Шум мотоцикла, длинный хвост русых волос, метущий по лбу и слезы в спину Михаэля. Бутылка вина, запах корицы и чего-то еще - это он колдует над глинтвейном. Опять медвежьи объятия, сбивчивый диалог, не стесняющиеся нисколько слезы и беспокойный сон. Щелчок двери. Тихое "Спасибо, Михаэль...", летящее в пустоту.
Смена декораций. ...Смена декораций. ...Смена декораций...
Выныриваю из-под памяти, понимая, что меня пытаются сдернуть с насиженных качелей. Угрозы сдать куда-нибудь в отделение, гневные выкрики о наркомании и треск ткани на рукаве. Гневный взгляд с высоты моего роста - и визгливая дамочка, буквально повисшая на мне, испуганно отступает назад, дергая за собой несчастную ткань моей куртки, которую она так и не смогла выпустить из рук. Я брезгливо разжала ее пальцы и медленно пошла прочь, на ходу включая музыку в старом плеере, чтобы не слышать вновь раздающихся за спиной визгливо дрожащих криков. Я бесцельно двигалась, не вслушиваясь в звуки, вылетающие из наушников, и вспоминала по привычке успокоительную сказку, которую мне подарила Валери в один из вечеров.
- Здравствуй, моя дорогая. Ну, рассказывай, как ты жила все это время, пока меня катал пароход.
- Привет. Жила бесцельно и разочарованно.
- Что такое? Опять неразделенная любовь?
- Интереснее. Она в сумме с ретроспекцией: яростно хочу вернуться в детство. Я маленькая девочка, требующая платье, плюшевого мишку и сказку на ночь.
- Ну, платье мы тебе выберем завтра, не расстраивайся, дорогая, мишки у меня нет, но есть маленький барс с магнитами на лапках, я решила, что тебе он нужен как раз вместо мишки. А сказку сейчас придумаем, завари пока чай, а я разложу диван.
- Ты чудо, Валери.
Меня тянет в слезы и объятия, Валери не возражает, только поглаживает по спине широкими движениями и тихо говорит какую-то успокоительную чушь. Отстраняюсь и завариваю чай привычным священнодействием: медь большого чайника, кипяток, окачивающий фарфор, сумятица пакетиков и баночек с травами и заваркой, взятая было в руки ложка отбрасывается, как нечто чужеродное: только тепло рук, только "щепотки" и интуиция, которая в заварке чая меня никогда не покидала. Аромат чабреца, мяты, корицы и еще бог знает чего, взятого наугад, смешивается и парит над янтарным чаем. Несу кувшин с чаем и пару чашек к дивану.
- Ты обещала сказку.
- Да, ложись. Барса отдам завтра, это будет залогом за то, что ты останешься на ночь.
- Хорошо, рассказывай быстрее. Ты уже придумала, о чем будет сказка?
- Конечно, ты же меня знаешь. Наша сказка будет о времени и одном Почти Наступившем Дне - да-да, это имя, не смотри на меня так. Итак... Еще не пришедший день отражается в циферблате давно вставших часов. У этого нового дня есть в запасе целых двенадцать минут и три четверти — 45 секунд, если хочешь. Так символично. Но, с другой стороны, из этих недотринадцати минут реализм так и пышет.
Почему недотринадцати? Наш Ненаступивший День слишком ленив и скромен, чтобы приходить раньше, чем надо. Поэтому ему легче думать, что ему осталось не двенадцать минут с хвостиком, а тринадцать. Почти тринадцать.
На что же он потратит свои почти тринадцать минут до жизни — на какие мысли?
Для начала надо подумать, чего он от этой жизни хочет.Что ему нужно в свои 24 часа — или 1140 минут, он же так любит переводить все в минуты... Почему? Потому что они короче — так приятнее считать свою двадцатичетырехчасовую жизнь — она ярче, насыщеннее получается. Визуально. Но не суть... Так все же чего он хочет? Дождя? Снега? Или чего-то более значительного? На это ушла минута. Тик-так.
А что он будет значить для людей? Да-да, он же не эгоист, не только о себе думает. Нельзя же так жить, да хоть потому, что это просто неприятно. Нет, в первое время от эгоизма получаешь определенный кайф — бесспорно. А потом — а что потом? А потом либо совесть просыпается и начинает грызть — пакостное ощущение, либо совесть не просыпается. Тогда начинаешь черстветь. Со временем приходит осознание, что становишься похожим на позапрошлогоднюю корочку хлеба и ощущение от этого препакостное. Поэтому наш общий Ненаступивший День думает еще целую минуту до жизни о людях. Тик-так.
Еще минуты три День провел, катаясь на мятнике все тех же вставших часов и... любуясь. Любуясь спокойствием вокруг себя; тенями, отбрасываемыми листьями подоконного бука, причудливо падающие на ковер с противоположной стены и играющие под порывами неспокойного ночного ветра; на умилительно сопящих братика и сестренку лет четырех — пяти, прижавшихся на большой для них кровати носик к носику... да мало чем любовался Ненаступивший День? Да-да, Дни тоже умеют любоваться, скажу даже больше: для них это естественно и необходимо. Для чего? А для того, чтобы понимать, хорошо ли окружающему Миру с Настоящим Днем: ни капли эгоизма и корзинка заботы впридачу, как в предыдущей главе. Три минуты в любовании из такой короткой почти тринадцатиминутной почти жизни. Тик-так.
Еще минуту — на воспоминания. Воспоминания о временах, когда Он учился — ведь всему надо учиться, даже тому, как быть простым Днем. Хотя нет. В особенности, чтобы быть Днем. Это ведь только кажется, что быть Днем легко. На самом деле, это ровно 24 часа — 1440 минут — непрерывной организации событий, контроля за всеми винтиками-гаечками механизма, условно называемого Жизнь, и, казалось бы, нескончаемые мысли о... ну, неважно, нельзя же раскрывать все карты Школы Настоящих Дней.
На самом деле, очень обидно осознавать, что много лет своей недожизни, учебы, как жить, весь этот опыт, накопленный за большое количество убитого времени, растрачиваешь за какие-то там 1140 минут Настоящей Жизни. Зато, прожить эту тысячу с небольшим отрезков времени надо будет на «отлично». Потому что именно от Дня зависит Судьба людей — это нам только кажется, что вся наша Жизнь и Судьба в наши руках, мы сами себя строим. Ан нет, мы только каркас себя придумываем. А остальное дополняют события, а это уже работа и забота Дня, с которым мы живем. И вот на эти размышления Ненаступивший День потратил еще минуту Себя. Тик-так.
Еще минуту День думал о незаконченных делах. Они, на самом деле, - враги Жизни. Потому что, в любом случае, хоть кому-то да обещаешь Дело закончить — хоть себе. И не заканчиваешь, просто потому что Дело по определению незаконченное. А вот это уже обман называется. Да и просто обидно за само Дело, так же как воров-клептоманов жалеешь: вроде бы понимаешь, что существо больное, заслуживающее и... требующее Жалости и Сострадания, но... при первой же близкой встрече или знакомстве с одним из них, отшатываешься от этого существа, как от чумного — опасно же, мало ли... Так и с Незаконченными Делами: они опасны и вредны по умолчанию. И в то же время, их жалко... Поэтому наш общий Ненаступивший День решил, что не будет в его «смену» незаконченных дел. По крайней мере, он постарается их не допустить к общему Конвейеру Жизни.
Восьмую минуту своей оставшейся и активно кончавшейся недожизни День посвятил... Ветру. Он и сам хотел быть Ветром: не считающим этих проклятых тысячи ста сорока минут; не думающем об эгоизме и Школе; любящим безгранично и способным эту любовь воплотить во что-то масштабное, восторженное и всеобъемлющее; не несущим ответственности за Судьбу миллионов людей. Еще одну минуту на эти мысли. Тик-так.
А с девятого по одиннадцатый минутный остатки своей недожизни День... пел. Да, он был музыкален, музыка была для него так же естественно-необходима, как и любование Этим Миром. Музыка же, по своей сути, - это воплощение мыслей и ожиданий, никак не желающих одеваться в правильно — или неправильно — сложенные предложения, или просто отдельно разбросанные по сознанию слова и словосочетания, осколки ассоциаций. Музыка — это даже не наркотик, а... инстинкт, рефлекс — как дыхание: дышим же мы под определенный ритм — а это уже, заметьте, намек на... музыку. Поэтому наш пока еще не пришедший День пел. Что он пел? Он пел ровно ту песню, которая придет вместе с Ним к какому-то музыканту — одному из тысячи — это как подарок свыше. Люди еще этот «подарок» Вдохновением называют.
И так еще ровно три минуты. Почему именно так? Это знает только Он сам, День. Но, наверное, это потому, что он сам с замиранием сердца ждал, задавая себе самому вопрос: «Когда же я буду.. Жить?». Он ждал, пока его последняя минута и Три Четверти — 45 секунд, если хочешь — закончатся и Он выйдет в наш мир из Безвременья и бесплотного Ожидания. Тик-так.
И вот у Дня осталась последняя минута, не считая, конечно, Трех Четвертей — 45 секунд, если хочешь. В эту минуту Ему, Дню, вдруг вспомнилось слово «Особенный». Да, эта минута в Его жизни была определенно Особенной. Что это значит? Это значит, что больше такой минуты не будет — даже грустно как-то стало. Но, с другой стороны, впереди еще целых тысяча сто сорок минут и три четверти — а это что-то да значит. И грусть от этого если не испаряется совсем, то, по крайней мере, уменьшается в масштабах.
Особенный... А был ли сам День Особенным? Вроде нет... А жаль. Хотя, он может стать особенным для кого-то в свои тысячу сто сорок минут. Только как? Какие качества для этого надо иметь? Что для этого надо сделать? Наверное, надо, чтобы тебя запомнили... Но с этим День и сам справится и без наших советов, Он всегда был догадлив. Так ушла Последняя Минута его недожизни, оставив, однако, за собой три четверти — или 45 секунд, если хочешь. Тик-так.
У него осталось ноль минут до Нашего Мира и... до Настоящей Жизни. И целых сорок пять секунд — чтобы сказать Миру свое, особенное «Здравствуй! Тик-так!»
А дальше что с ним было — просто вспомни один из своих Дней... и проживи Настоящий День, тогда поймешь, что с Ним было дальше, дорогая.
Голос Валери перестает звучать во внезапно открывшейся тишине, ее пальцы нежно перебирают мои волосы. Все вокруг отдает светом, который излучать могла только Валерия.
Я шагала вдаль, прокручивая в памяти эту сказку раз за разом, помня о значимости каждого дня и стараясь себя убедить в единственной верности всего происходящего. "...проживи Настоящий День, тогда поймешь, что с Ним было дальше, дорогая..." Получалось слабо, магия слов Валери испарилась, как только та ушла.
Так за неспешными мыслями я оказалась на давно знакомой и уже любимой кухне Даф, всегда пахнущей вкусным чаем, не особо дорогим парфюмом и странными темами для разговоров.
- Знаешь, у меня часто возникает такое чувство, будто кто-то там, наверху, пытается писать книгу, а мы все - ее герои. Но автор этот - странный, он написал концовку и начало, но не знает, что соединяет эти две точки, и все колеблется, перечеркивает и снова пишет, сводя нас под непонятными предлогами и углами обзора. Поэтому никто не знает, зачем уходит и вот почему каждый из нас в конце жизни, на самом краю агонии, видит одно и то же - на всех: придумывать предсмертные видения для каждого слишком утомительно.
- У тебя выходит интересно, но что тогда со снами - это ведь тоже видения, но они же очень редко повторяются, если повторяются вообще, а судя по твоей теории, их должен кто-то придумывать.
- Ха, ты думаешь, там, наверху, сидит только один такой "кто-то"? Их там много, просто среди них есть главный. А подчиненные в качестве отработок и сверхурочных придумывают нам сны. А знаешь что?
- Ну?
- Сны - это ведь тоже видения, да? А видения приходят только под конец чего-то очень важного. Может, сны - это те же предсмертные видения, как для нас, только для уходящего Дня?
- Но одновременно сны видят миллионы человек, а мы уже решили, что сны почти не повторяются...
- Правильно. Но День же тоже для каждого свой. Поэтому сны - это агония дня. Это красивые похороны. Всегда траур был излишне пышен по своей сути. Ты видела то багровое небо? Оно было прекрасно, поверь. Таких поминок достоин каждый День - в качестве живого существа.
- Что в тебе пробудило эти мысли? Снова о Валери вспомнила?
- Да... На меня накатили воспомиания, когда я шла мимо ее дома сегодня. Я только на качелях сидела несколько часов - от воспоминаний меня отвлекла только какая-то слишком участливая женщина, решившая, что я наркоманка - неспроста человек будет в одной позе сидеть несколько часов подряд. Не поверишь, мне даже предложили прогуляться до правоохранительных органов нашего прекрасного города. Впрочем, это было ничто по сравнению с той пустотой, что оставило после осознание того факта, что день Валери подошел к концу. Совсем. А теперь и мой день устраивает похороны, я засыпаю, прости. Договорим с утра?
Даф заметно ожила, как только я высказала последнее, и бодро встала за новой неостывшей еще чашкой чая.
- Да, спокойной ночи тебе. Ты иди спать, а я пока почитаю.
- Ты все равно же уснешь, эту книжку мучаешь который месяц...
- А если не усну?
- Тогда с меня медаль и памятник, а цифру в календаре закрасим красным в кои-то веки.
- Успокоила так успокоила, спасибо! Ну, все, доброй ночи.
- Ночи.
Даф погасила свет в гостиной и ухватилась за потрепанный синий переплет. На кухне зашуршали страницы впервые за много дней, и этот неожиданно умиротворяющий звук сумел успокоить выхрь моих мыслей. Действительно, наступала ночь.
За ночью следовало утро, день, затем ночь, снова утро, очередной день - и медленно приходило разочарование. Я могла разочаровываться в ком угодно, но Даф... Нет, это было естественно, даже закономерно - слишком хорошими отражениями друг друга мы были. Сплошное дежа-вю, безудержная предсказуемость. Пугало? Да, пугало. Я бесцельно шаталась по городу, гнала себя как можно дальше, разменивая электрички и попутки, заводила случайные знакомства, но все же я не могла уйти от мыслей о Даф.
Она мое живое дежа-вю, а я их терпеть не могла, я убивала их без жалости, суда и следствий, но она... С трудом укладывалось в голове утверждение, гласящее, что каждое дежа-вю нужно убивать. Себя убивать было не жалко. А ее?
Мы встречались с ней, но ее тоже тяготили эти встречи, она понимала мои мысли - и они ложились на нее тяжелым грузом. Обычно люди бегут из таких отношений, но мы упорно возвращалиь друг к другу. Глупые. Пару раз заходили разговоры о суициде, затеваемые именно ею. Раз мы капитально поссорились, из-за этого ли - уже сложно вспомнить. Я помню только зиму за трамвайными окнами, свой побег из трамвая в поглощающей злобе, ее, держащуюся за рукав моего пуховика и рвущуюся за мной, обиженную. Так был брошен трамвай и брошен вызов - вызов нам с ней. А потом была получасовая слежка за ней же - в совершенно другом трамвае, следующем в совершенно другом направлении. Хруст снега под ногами. Удерживаемая дистанция метров в пятьдесят, чтобы не заметила. Железный скрежет подъездной двери и "Спасибо, что живая", полетевшее через телефонные заросли смс. Недолгое перемирие - и опять ссоры, похожие на размолвку супругов с двадцатилетнем стажем жизни в несчастлиом браке. Короткие длинные разговоры по душам без души, насиловавшие нас обеих, и, наконец, вызревшее в нас понимание и полное принятие всего, что между нами накопилось и во что оно должно вылиться. Оставалось сделать шаг, но она ко мне не пошла бы, кто бы пошел к смерти сам, даже в полном отчаянии, чтобы просто уйти красиво и благодарно - именно благодарно? Многие, но не Даф. Этот шаг оставался за мной - и я решилась.
Дежа-вю. Рассказ. Часть четвертая.
"Умирать второй раз за день - это дурной тон, не так ли? В любом случае, я хамлю этой жизни."
Бредово. Слишком много букв, умозаключений и личных переживаний героини. Не знаю, трагичным не кажется. Аллилуйя, два месяца ленивого труда увенчались хоть чем-то.
Посвящено моим учителям.
4. Череда прощаний
Бредово. Слишком много букв, умозаключений и личных переживаний героини. Не знаю, трагичным не кажется. Аллилуйя, два месяца ленивого труда увенчались хоть чем-то.
Посвящено моим учителям.
4. Череда прощаний